|
Экономическое развитие и благосостояние государств и народов все в большей степени определяются прогрессом науки и высоких технологий, созданием интеллектуальной собственности. Для постсоциалистической экономики России характерны “вымывание” технологоемкой составляющей, неразвитость производственной инфраструктуры, хроническая нехватка у предприятий обрабатывающей промышленности оборотных средств, отсутствие должной поддержки их со стороны государства. Обусловлена ли тенденция к отказу от развития сферы высоких технологий объективными причинами и можно ли ее преодолеть?
Как известно, в международной торговле действуют механизмы поддержания равновесия товарных потоков, что обеспечивает определенную взаимовыгодность международного обмена продуктами труда. Но чем больше страна продает сырья, тем больше она вынуждена ввозить готовой продукции, тем меньшая часть рынка доступна для ее обрабатывающей промышленности. Сейчас японцы выпускают телевизоры для себя и для России, чтобы покупать у нас нефть. Мы добываем нефть для себя и для японцев, чтобы покупать у них телевизоры. У кого шире рынки сбыта и крупнее объемы производства, у того больше средств на исследования и разработки, на постоянное обновление технологической базы.
Российской индустрии, как и промышленности других государств – сырьевых доноров, доступна лишь часть внутреннего рынка готовой продукции. Производителям из развитых стран полностью доступны их собственные рынки плюс значительная часть рынков экспортеров сырья. Поэтому и масштабы наших промышленных компаний по сравнению с западными невелики, и конкурировать с ними они объективно не могут. Их место – незанятые рыночные ниши. Зато Российские сырьевые гиганты контролируют весь внутренний рынок сырья и “прихватывают” часть мирового.
Что выгоднее продавать: нефть или телевизоры? Конечно - нефть. Издержки на доллар готовой продукции ниже в разы. Выгоднее экспортировать нефть и импортировать телевизор. Чтобы срубить лес ни тонких технологий, ни крупных инвестиций не требуется. Выгоднее вывезти лес и ввезти автомобиль. Но тот, кто производит телевизоры или автомобили, компьютеры или лекарства, находится на гребне “волны” технологий, постоянно наращивает свой научно-технический, а значит, экономический и военный потенциал. Тот, кто продает сырье, тратит доставшийся природный капитал. Перспективы повышения уровня жизни он связывает не с интеллектуальным багажом и работоспособностью, а с ценами на сырье.
Стоимость сырья определяется отнюдь не
производительностью труда, а его качество не зависит от культуры
производства. Можно вообще ничего не делать! Только позови – сами все
разведают, добудут и деньги заплатят. Как, собственно, и поступают
нефтяные шейхи. В общем, сырье – дар природы и значительную
часть его цены составляет природная рента. Вокруг нефтегазовой отрасли,
как круги на воде, расходятся “волны” относительного благополучия: сбыт,
переработка, услуги, производство оборудования... Чем дальше от центра
(нефтяной трубы), тем ниже “волна” (меньше доходы). О том же
свидетельствует инвестиционная активность. Сырьевые
отрасли – единственные, не испытывающие дефицита инвестиций, более
того, не знающие отбоя от иностранных инвесторов. К наукоемким
производствам их отношение довольно прохладное.
Выход на рынок нового экспортера приводит к увеличению торгового сальдо и повышению курса национальной валюты, что ухудшает условия для всех экспортеров. Увеличение импорта чревато снижением курса, и ухудшением эффективности импорта. Таким образом идет постоянный естественный отбор экспортеров по критерию эффективности производства. С данной точки зрения сырьевые отрасли находятся вне конкуренции. Обычно цена продукции превосходит издержки в лучшем случае на первые десятки процентов. Цена на сырье выше себестоимости в разы (эту разницу обычно и называют природной рентой.) Следовательно, в разы возрастает объем экспорта по сравнению с экспортом других отраслей. Соответственно растет объем ответного импорта и сокращаются рынки сбыта внутренних производителей.
Само по себе сокращение
рынков сбыта готовых изделий имеет не столь разрушительные последствия,
как ограничение доступа к ним. Ведь подобное ограничение происходит под
воздействием естественных экономических условий. Причем основным
фактором подавления отечественной обрабатывающей промышленности является
курс национальной валюты страны – экспортера сырья.
Как известно, валютный курс – показатель экспортных возможностей, которые зависят от уровня производительности труда в национальной экономике. Когда экспорт представлен преимущественно сырьем, экспортные возможности определяются производительностью труда в сырьевых отраслях. В соответствии с валютным курсом к слабой экономике сырьевых доноров мировым рынком предъявляются завышенные требования, которым большая ее часть заведомо не отвечает.
Высокий курс внутренней валюты означает дорогой экспорт и дешевый импорт. Импорт оказывает давление на внутренние цены, сокращая доходы внутренних производителей. В результате ценового давления снижаются рентабельность и инвестиционная привлекательность производства. Несырьевые отрасли начинают деградировать. Механизм поддержания равновесия товарных потоков работает на ограничение внутреннего производства. Экспорт сырья по своим последствиям напоминает действие наркотика.
Развитые страны, наоборот, должны оплачивать природную ренту сырьевых доноров продуктами своего производства. Это означает расширение рынков сбыта и масштабов производства. Для них валютный фактор действует в противоположном направлении. Массовый импорт сырья способствует снижению курса их валют, блокируя дополнительный импорт и стимулируя экспорт обрабатывающих отраслей. В данном случае механизм равновесия торговли становится механизмом стимулирования научно-технического развития.
В результате экспортеры сырья – страны вечно “развивающиеся”, но все больше отстающие от развитых. Страны развитые или быстро развивающиеся на технологической основе – неизменно импортеры сырья. Япония, Тайвань, Сингапур, Южная Корея, Китай последовательно подпадали под определение “экономическое чудо”. Все они – импортеры сырья. В то же время среди крупных доноров сырья таких случаев не наблюдается, хотя в соответствии с традиционными взглядами они обладают значительно большими средствами для развития. Экономические “чудеса” возникают на основе экспорта, а не внутреннего потребления.
Сырьевые придатки бывают очень богатыми, если запасы сырья велики, добыча обходится дешево, а численность населения невелика. Тогда природная рента на душу населения достаточна, чтобы обеспечить безбедное существование не только правящей верхушке. Но несмотря на высокий уровень жизни их населения научными и технологическими центрами они не становятся. Что будет, когда запасы полезных ископаемых истощатся, никто не знает. К тому же для крупных государств такая ситуация не характерна: на всех доходов не хватает. В среднем же по странам ОПЕК за повледние 20 лет темпы роста производтсва составили -1%.
Конечно, экспортеры нефти есть и среди развитых стран (например, Великобритания или Норвегия). Но, во-первых, месторождения в Северном море относительно невелики по запасам и весьма недешевы в разработке. Значит, доля природной ренты в цене продукта не столь существенна. Во-вторых, эти страны начали добычу, уже достигнув высокого уровня развития, и удельный вес сырья в их экспорте не был значительным.
Единственная из развитых стран, в экспорте которой доминируют углеводороды – Норвегия, имела до сих пор глубоко эшелонированную систему защиты от наплыва нефтедоларов. Во-первых, далеко не коммунистическая Норвегия добывает и реализует нефть силами государственной компании. Во-вторых, почти все ее оборудование по закону должно быть произведено внутри страны. В-третьих, большая часть полученных доходов вкладывается в фонд будущих поколений, то есть вывозится из страны. Вернее не ввозится в страну. И этот фонд в отличие от нашего стабилизационного не ограничен какой-то конкретной суммой. Он действительно служит нейтрализации повышающего давления на крону. В четвертых, Норвегия до недавнего времени имела самые высокие в Европе таможенные барьеры. Наконец, месторождения в Северном море относительно не велики по запасам и весьма не дешевы в разработке. Что значительно снижает процент ренты в экспорте, и облегчает задачу поддержания приемлемого курса кроны.
Норвегия весьма не бедная и вполне успешная страна. Но таким центром научно-технического развития, как соседние Швеция и Финляндия, все-таки не стала. Случайно ли?
Совместить научно-техническое развитие с действительно массовым экспортом нефти удавалось только Советскому Союзу. Но в СССР производство не зависело от цен, валютный курс – от торгового баланса, а нефтедоллары использовались на прямое и косвенное финансирование науки и производства.
Развал административной
системы в Советском Союзе принципиально отличался от аналогичных
процессов в других социалистических странах. Производственный сектор при
социализме не был ориентирован на потребителя и не мог на равных
конкурировать c западными компаниями по
качеству продукции. Открытие рынков этих стран для импорта означало
глубокую девальвацию стоимости производившихся товаров и практическую
остановку многих предприятий. Однако данные процессы в той или иной
степени затронули все отрасли. Коллапс производства привел и к
радикальному снижению экспорта и курса национальной валюты, что защищало
рынок постсоциалистических стран от захвата внешними производителями и
стимулировало быстрое возрождение экономики.
Напротив, в бывшем
Советском Союзе и его преемнице – России положение экспортеров сырья с
развалом обрабатывающей промышленности только упрочилось: сокращение
внутреннего потребления высвободило ресурсы для экспорта. Вместо того
чтобы упасть, как у бывших “солагерников”, реальный курс национальной
валюты – рубля начал расти, что лишало несырьевой сектор не только
средств на модернизацию и реструктуризацию, но и надежды на выживание.
Рецепты американских
специалистов и МВФ не учитывали специфики
страны как сырьевого донора. Расчеты реформаторов на санацию
неэффективных предприятий могли привести к ликвидации всей
обрабатывающей промышленности: принципиально неэффективной была большая
ее часть.
Сегодня Россия прочно сидит на сырьевой “игле”. Неплохие показатели экономического роста обеспечиваются главным образом за счет сырьевого сектора да еще “грязных” производств первого передела. Номенклатура выпускаемой в стране готовой продукции устойчиво сокращается. На корню исчезают высокотехнологичные отрасли и научные школы. На грани выживания находится сельское хозяйство.
Лучше всего вектор
развития экономики характеризуется состоянием науки. Любая
высокотехнологичная фирма на Западе либо содержит собственный
исследовательский центр, либо финансирует исследовательские программы
университетов, нередко делая это одновременно. С поддержкой
академической науки наша промышленность решительно покончила, а
собственные разработки финансирует из рук вон плохо. Даже самые
благополучные предприятия оборонного сектора живут сегодняшним днем,
старыми технологиями, научными заделами и кадрами. Многие бывшие
технологические гранды таковыми быть уже перестали и на решение
серьезных задач просто не способны: их потенциал исчерпан. В то же время
разработки и изобретения российских ученых, программистов продаются
заграницу по причине невостребованности внутри страны. Интеллектуальная
собственность – основа высоких технологий – утекает за рубеж как
легально, так и контрабандой.
Логичен вопрос: почему в таком случае немало предприятий аэрокосмического комплекса, электроники не только держится “на плаву”, но и реализует перспективные проекты? Во-первых, благодаря огромным многолетним инвестициям в науку и подготовку специалистов в советский период. Во-вторых, низкий уровень и регулярные задержки зарплаты позволяют значительно уменьшить издержки. Невысокая зарплата и недооценка фондов в высокотехнологичных отраслях – прямое следствие завышенного курса рубля. В-третьих, наличие серьезных научных и технологических заделов, основных фондов и инфраструктуры – тоже результат огромных капиталовложений социалистической эпохи. Сейчас хозяева или персонал этих отраслей получают дивиденды с них. В сегодняшних условиях инвестиции таких масштабов невозможны. Поэтому период жизнеспособности российского высокотехнологичного комплекса зависит от того, на сколько лет хватит тех капиталовложений.
К тому же надо признать, что высокие технологии в России – это технологии XX века. Через 10–15 лет заработать на них будет так же трудно, как сейчас на продаже паровозов. Вновь возникшие производства, относящиеся к области высоких технологий, обычно связаны с импортом западной техники. Например, компьютерные (производящие “железо”) и телекоммуникационные компании практически выступают реселлерами продукции и технологий из стран Запада или Дальнего Востока: добавленная ими стоимость кратно ниже стоимости импортных комплектующих и оборудования.
Современный научно-технический прогресс способствует возникновению новых видов продукции и отраслей производства. Но российская экономика к таким вызовам не готова. Сегодня наука требует больших средств, в том числе на высокие зарплаты ученых и инженеров, она нуждается в крупных и не всегда окупаемых затратах на обеспечение процесса исследований. Но в России инвестиции поглощает прежде всего сырьевой сектор.
Сказанное не означает, что кризис в стране наступит быстро и повсеместно. При повышении цен на полезные ископаемые на “волне” сырьевых доходов будут расти отрасли, не испытывающие конкуренции с импортом, а также связанные с добычей и переработкой сырья. Однако суммарный вектор влияния на экономику подобного роста будет неизменно направлен в сторону депрессии. И, главное, его качество не сравнится с качеством экономического роста на высокотехнологичной основе.
Если Россия не излечится
от сырьевой наркомании, период стагнации в стране затянется по крайней
мере на два–три десятилетия. Ко времени исчерпания запасов, по-видимому,
отомрет большая часть не связанной с “трубой” обрабатывающей
промышленности, “рассосутся” остатки научного и технического потенциала.
И тогда Россию с полным основанием можно будет назвать “Верхней Вольтой
с ракетами”. К тому времени уже безнадежно устаревшими.
Существует только один способ реально поставить российское автомобилестроение или электронику в равные экономические условия с Германией или Японией – это заткнуть наши скважины, запретить рубку леса и закупать все это за рубежом. В этом случае экспорт России сократится на порядок, а в структуре импорта будет полностью доминировать сырье. Соответственно на порядок взлетит курс доллара. Рентабельность несырьевого сектора вырастет на два порядка, и о недостатке инвестиций будет забыто, как и о бегстве капиталов. С этого может начаться рост на технологичной основе. Но серьезно рассчитывать на столь революционные решения в нашей стране не приходится, тем более что издержки переходного периода будут весьма болезненными.
Все остальные способы – полумеры. Наиболее радикальная из них – отказ от собственной валюты. Переход на евро, доллар или даже юань замкнул бы оборот части природной ренты в рамках общей валюты и переложил бы на импортеров сырья валютные проблемы сырьевого донора. Однако, вариант во-первых, с политической точки зрения весьма рискованный. Во-вторых, трудно рассчитывать, что успешные хозяева мировых валют согласятся на столь очевидный экспорт депрессии в собственные страны. В-третьих, выравнивает условия только с одной страной – хозяйкой валюты.
Никакие таможенные барьеры не заменят установления реального курса рубля. Таможня может защитить внутренний рынок. Пропуска на внешний она не даст, зато лишит сферу высоких технологий преимуществ открытой экономики.
Основное средство «облегчить» «голландскую болезнь» – перераспределение ренты в пользу других отраслей. Изъятие ренты в доход государства сам по себе не может повлиять на реальный валютный курс: валюта останется в стране, и экономические условия не изменятся. Хотя как способ выравнивания экономических условий для сырьевого и технологического сектора подобное предложение имеет смысл. Более того, целесообразно регулярное повышение рентных платежей, что позволит постепенно уменьшить удельный вес сырьевой составляющей в экономике и относительно мягко перейти к несырьевой ее ориентации. Кроме того, повышение рентных платежей будет имитировать экономические условия производства при возможном снижении мировых цен на сырьевые товары.
Надо только помнить, что такое выравнивание не может повысить условия технологического сектора, а может только ухудшить условия сырьевого. Повысить шансы первого может только перераспределения ренты. Одной из форм может быть возрождение советской практики прямого и косвенного финансирования производства, науки и инвестиций. В виде, например, частичной компенсации инвестиций, оплаты патентов и лицензий, долевого финансирования научных исследований. Конечно, в столь коррумпированном государстве сделать это сложно. Однако вопреки сложившемуся мнению лучше финансировать производство, чем непосредственно граждан. Во-первых, гражданам психологически полезнее зарабатывать на жизнь, чем получать пособия и социальные дотации. Во-вторых, простое проедание ренты прежде всего приведет к росту импорта и ничего не даст экономике технологий. Не последним способом перераспределения представляется и введение множественных валютных курсов: для закупки промышленного оборудования и технологий – один, для комплектующих и материалов другой, для ширпотреба – третий.
Из полумер привлекательна на первый взгляд, практика канализации нефтяных доходов в “фонды будущих поколений”, размещаемые за рубежом. Однако, не следует забывать, что это не решение проблемы, а откладывание ее на потом, растягивание агонии. Рента, вывезенная сейчас, будет позже возвращаться с процентами. Трудно рассчитывать, что от изменения временных рамок принципиально изменится направление ее влияния на экономику. Того же свойства используемые в данное время меры типа обязательной скупки и последующей продажи валюты и наращивания золотовалютных резервов.
С обязательной скупкой связана основная проблема национальной системы валютного регулирования. Эмиссия, обеспечивающая скупку, служит постоянным фактором инфляции. Рубль, устойчиво дешевеющий внутри страны и дорожающий за ее пределами, представляет собой “ножницы” для обрезания доходов производителей, ориентированных на отечественный рынок. Эти “ножницы” – свидетельство несоответствия принципов валютного регулирования потребностям экономики. Экономика сырьевого донора предъявляет специфические требования к системе валютного регулирования и к экономической политике в целом. Необходимо всеми способами выталкивать сырьевые доллары из страны, тратить на инвестиции, избегая по возможности отоваривания их рублями, и поддерживать паритет внешних и внутренних цен.
Социальные последствия сырьевой ориентации экономики многочисленны и разнообразны. С одной стороны она повышает покупательную способность всего населения за счет дешевизны энергии, бензина и топлива – в сущности – распределения части природной ренты. Степень влияния этого фактора зависит от уровня потребления нефтепродуктов и газа. Больше выгод имеют богатые: у кого б’ольшая квартира или дом, больший автомобиль или самолет… С другой стороны, делит население на благополучную и нищающую часть по признаку доступа к природной ренте. То есть, от того, что страна продает много нефти, доходы большей части населения низки, но жизнь относительно дешевая.
Это обстоятельство столь легко принимается обществом и властью вероятно потому, что следует социалистической традиции. На Западе заботятся, чтобы цены, а с ними и доходы производителей не упали, чтобы производство не пострадало. В России основная забота – чтобы цены не выросли. Чтобы сирые и калечные голодными не остались. А производство – ничего, перебьется. Стимулируется не производство, а потребление. Это, кроме всего прочего, означает перераспределение в пользу люмпенов и, следовательно, поддержку люмпенизации населения.
Зарплата, как при социализме, больше зависят от того, куда устроишься, чем как работаешь. Разница между нефтегазовым комплексом и легкой промышленностью в десять раз. Отсюда социальная напряженность и потеря стимулов к труду. То, что уровень жизни зависит не столько от талантов и трудолюбия населения, сколько от количества цилиндров в автомобилях американцев (расхода бензина), не способствует «улучшению породы» россиянина. Естественный отбор направлен не в ту сторону.
И на моральный климат в обществе сырьевые доходы влияют не лучшим образом. Ведь природная рента никому не принадлежит. Значит, ее можно распределять, национализировать и приватизировать. В отличие от продуктов труда конкретного человека, за которые этому человеку нужно платить. А потому контроль над «трубой» всегда будет вызывать конфликты, провоцировать криминал и поддерживать коррупцию. Не в меньшей степени это относится к бизнесу. Невозможность при среднем уровне управления иметь нормальную прибыль законным образом толкает предпринимателей на криминальные методы работы, уход в «тень».
И демократия теряет свою
материальную основу. В сырьевых придатках общее благополучие зависит от
экспорта сырья, находящегося в руках нескольких благодетелей – госструктур или владельцев месторождений. Влияние этих
благодетелей на политическую жизнь трудно переоценить. И власти зависят
не от налогов с населения, а от национализации части природной ренты. В
отличие от демократических стран, у которых источники благополучия
страны и власти относительно равномерно "размазаны" по всему обществу.
Возможно, поэтому устойчивые демократии в сырьевых придатках встречаются
редко.
Давно замечено: не заработанное богатство редко приводит к долгосрочному благополучию. Развитые страны, обеспечивая себя и сырьевые придатки продуктами своего труда, богатеют. «Придатки», торгуя «божьей благодатью», наоборот беднеют. «Божья благодать», если разобраться, оказывается то ли сыром в мышеловке, то ли червяком на крючке. И на этот крючек, мы уже клюнули!
|
